Читать книгу "Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман"

Большим успехом у читателей пользовались сборники рассказов и повестей, объединенных одной темой: роботы («Шутник», 1971), космос («Звезды зовут…», 1969), путешествия во времени («Пески веков», 1970, «Патруль времени», 1985), изобретения («Фантастические изобретения», 1971, «Практичное изобретение», 1974), контакт с инопланетянами («Огненный цикл», 1970, «Дальний полет», 1972, «Пять зеленых лун», 1978), планеты Солнечной системы («Через солнечную сторону», 1971), внеземные формы жизни («Космический госпиталь», 1972), а также юмористическая фантастика («31 июня», 1968, «Нежданно-негаданно», 1973), фантастика ученых («Пиршество демонов», 1968) и так далее. Среди авторов, «открытых» советскими читателями благодаря этой серии, назовем Генри Каттнера и Уильяма Тенна, Хола Клемента и Саке Комацу, Майкла Крайтона и Эрика Фрэнка Рассела…

Впрочем, книги серии «ЗФ» не только знакомили нас с переводной фантастикой, не известной ранее, но и тихонько подтачивали основы господствующей идеологии. Да, все книги сопровождались «разъясняющими» предисловиями, но они чаще всего были только страховкой от возможных претензий советского агитпропа. Томики «ЗФ» незаметно взламывали в нашем сознании стену покрепче Берлинской. Бетон той стены был замешан на ксенофобии, страхе, обильном официальном вранье и нашем прискорбном (хотя и объяснимом) незнании жизни на той стороне. Мрачный мир Драйзера, Эптона Синклера, Говарда Фаста, укоренившийся в нашем сознании, начинал рассыпаться после вторжения в него пронырливых бизнесменов Роберта Шекли, неторопливых фермеров Клиффорда Саймака, бойких, не теряющих оптимизма ни при каких обстоятельствах предпринимателей Гарри Гаррисона, странных ученых Фредерика Брауна и т. д. Мы поняли, что светлое будущее – не обязательно коммунизм и коллективизм, а зеленый штат Иллинойс – не обязательно «эксплуатация человека человеком»; это еще и мальчик Дуглас Сполдинг, его друзья, бабушка, навевающий грусть вечерний пейзаж и дружелюбный уют провинциального городка… Многое было непривычно, поначалу страшновато (иная обстановка, незнакомые конфликты, другой быт), но не чуждо. И мы в конце концов понимали: объединяет нас гораздо больше, чем разъединяет.

Как ни парадоксально, советский читатель часто глядел в эту фантастику, как в зеркало: оно изменяло пропорции, убирало детали, но кривым оно не было. Наоборот, оно выпрямляло зрение. Тот, кто отмахивался от реальности, выхватывал лишь внешнее, форму, экзотику – и удовлетворялся этим. Для других «ЗФ» была отдушиной, бликом света в тумане… Когда в начале 90-х идеологические преграды рухнули и на нас обвалилась вся литература, ранее скрытая за железным занавесом, читателям серии было легче адаптироваться к новым условиям. К сожалению, сама «ЗФ» не выстояла в 90-е годы: серия перестала быть единственной, оказалась одной из многих и не выдержала конкуренции.

Ийон тихий

Сквозному персонажу рассказов и повестей польского фантаста Станислава Лема, написанных в 1954–1983 годах, сначала было уготовано место в «несерьезной» части лемовской Вселенной: там же, где, например, наглый американский репортер мог в одиночку предотвратить Конец Света, где дураковатые гении Трурль и Клапауций (из «Кибериады») создавали виртуальных драконов, чтобы получить от них трепку, и где коварные астронавты с Альдебарана не выдерживали первого же столкновения с алконавтами из польской глубинки…

Поначалу Тихий возник как персонаж игровой, сугубо юмористический: сюжеты с его участием превращались в некий полигон для многочисленных лемовских парадоксов. Чаще всего раннего Ийона Тихого, времен «Звездных дневников» (начаты в 1954 году), эксплуатировал гениальный профессор Тарантога – эдакий гибрид мини-Саваофа и макси-Франкенштейна, наделенный, впрочем, добродушием Айболита и рассеянностью Паганеля. Тарантогу интересовало, не выйдет ли чего веселенького, если замедлить время? а если закольцевать его в петлю? а если?.. Тихий честно служил познанию и грамотно смешил публику, пока находился в космосе. Он «размножался» с помощью календаря, боролся с разумным картофелем, устраивал охоту на курдля с помощью мины с часовым механизмом и доводил до исступления аборигенов, отказываясь понимать значение слова «сепулька».

На Земле, однако, Тихий кардинально менялся. Четыре рассказа, включенные в цикл «Из воспоминаний Ийона Тихого» (1960–1973), плюс «Доктор Диагор» (1964), – быть может, самые жуткие (по сюжетике) творения пана Станислава. От ернической, временами откровенно глумливой интонации здесь не оставалось и следа. Перед читателями представали болезненно-мрачные типы; они демонстрировали герою изобретения, от которых холодело сердце: будь то законсервированная слепоглухонемая душа или машина времени (см.), убивающая своего создателя. Вскоре Тихий стал универсальным героем Лема. Он мог все и был всем. Писатель бросал его в жерла вулканов и на амбразуру. Подобно Агасферу (см.), он был обязан уцелеть везде. Подобно Гераклу – победить и остаться символом торжества разума в царстве абсурда. Выстраданный рационализм Тихого был ненавязчив, неагрессивен и непоколебим.

Поздний Ийон Тихий, герой «Осмотра на месте» (1982) и «Мира на Земле» (1985), начисто растратил свои давние черты «космического Мюнхгаузена» и уже почти готов был прибиться к «серьезной» Вселенной взамен погибшего навигатора Пиркса. Чтобы вместо точки явить многоточие, Лем подумал – и законсервировал свои постройки на веки вечные. При этом загодя написанная повесть «Футурологический конгресс. Из воспоминаний Ийона Тихого» (1971) оказалась эдакой мемориальной табличкой у могильного камня человеческой цивилизации. В 70-е годы, когда повесть была написана, читателю казалось, что самое важное для повествователя – сказать правду и сорвать маски. В нулевые повесть читается по-другому: ныне фантастическая «хемократия» кажется не самой худшей формой насилия социума над личностью. В конце концов, политическая пропаганда, массовая культура или торговля тоже предлагают индивиду суррогаты в разнообразных ярких упаковках; химия упрощает все процессы, делает их более эффективными – только и всего.

В повести Лема цивилизация достигла такого края, что проблема ее выживания перестала что-то значить: доктор Айболит бессилен, пора звать доктора Кеворкяна. Перенаселенность, неурожаи, ледник сделали черное дело. Теперь выбирать можно лишь между хосписом и смертью под забором. В «Футурологическом конгрессе» Тихий не столько участник событий, сколько свидетель. Хотя и он не сразу догадывается об иллюзорности окружающего его мира: в воздухе распыляют масконы – галлюциногены, маскирующие явные признаки упадка. Автор дает право своему любимому герою подвести итоги развития технологической цивилизации и объявить о ее кончине… В общем, все стало плохо и не смешно. Представляю, с каким удовольствием Тихий бы вернулся обратно в космос – к курдлям и разумному картофелю. Но в конце пути он уже, наверное, и сам не уверен: то ли это было взаправду, то ли наш герой просто нанюхался масконов…

Иллюстрации к фантастике в СССР

Стиль иллюстраций к фантастическим произведениям в нашей стране менялся по мере того, как трансформировалось отношение к фантастике. В начале 1920-х годов в оформлении доминирует конструктивизм: таковы, например, обложки романа Ильи Эренбурга «Трест Д. Е.», выпущенного издательством «Земля и Фабрика» в 1923 году, поэмы «Летающий пролетарий» Владимира Маяковского (1925, художник Г. Баршедский) или романа Мариэтты Шагинян (Джима Доллара) «Месс-менд, или Янки в Петрограде» (1924, Александр Родченко).